|
Краткое Содержание |
| ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА (1869—1870) Беневоленский Феофилакт Иринархович — градоначальник, сменивший князя Микаладзе. При нем «благополучие глуповцев... не только не нарушилось, но получило лишь пущее утверждение», так как Б. фактически устранился от дел. Однако в отличие от Микаладзе он «чувствовал непреоборимую наклонность к законодательству» и, невзирая на начальственный запрет, тайком издавал законы, впрочем не слишком обременительные для глуповцев и даже носившие комический характер («Устав о добропорядочном пирогов печении»). Подумывал даже о сочинении конституции, хотя при этом уже проявилась его ис- тинно градоначальническая натура: «Слово «обязанности» он сознавал очень ясно, так что мог об этом предмете исписать целые дести бумаги, но «права» — что такое «права»?» Тем не менее написанный им «Устав о свойственном градоправителю добросердечии» содержал крамольные, с точки зрения начальства, пункты: «Да памятует градоправитель, что одною строгостью... ни голода людского утолить, ни наготы человеческой одеть не можно». И когда Б. пытался оправдываться тем, что «никогда глуповцы в столь тучном состоянии не были, как при нем», ему отвечали, что «правее бы он был, если б глуповцев совсем в отощание привел, лишь бы от издания нелепых своих строчек... воздержался». Некоторые детали жизнеописания Б. имеют очевидное сходство с биографией видного деятеля начала царствования Александра I — М. М. Сперанского, чья законотворческая деятельность завершилась опалой и ссылкой. Бородавкин Василиск Семенович — тип градоначальника, «у которого ноги во всякое время готовы были бежать неведомо куда». «Вмещал... в себе» много крику. В его сочинении «Мысли о градоначальническом единомыслии, а также о градоначальническом единовластии и о прочем» отразились не столько даже его «идеалы», сколько повседневный обиход его общения с обывателями, каждый из которых, по его убеждению, «всегда в чем-нибудь виноват»: «Речь должна быть отрывистая, взор обещающий дальнейшие распоряжения, походка неровная, как бы судорожная». И хотя он жаловался, что руки у него связаны, и втихомолку сочинял устав «о нестеснении градоначаль- ников законами», на самом деле ничем не стеснялся и, ведя войны «за просвещение», ходил на обывателей походом, разоряя дома и слободы. При всей фантастичности отдельных деталей (войско Б. состояло из оловянных солдатиков, лица которых в должный момент наливались кровью), у этих эпизодов была вполне реальная историческая основа: насильственное введение картофеля, начиная еще со времен Екатерины II. В «Губернских очерках» «озорник» брезгливо рассуждает о том, как «у них» (крестьян) все «тупо принимается»: «у нас столько было tracas с этим картофелем! точно мы их в языческую веру обращали». Каковы были «хлопоты» по обращению в картофельную «веру», видно из официального отчета по Вятской губернии, вероятно известного служившему там Салтыкову: «Для приведения толпы в некоторое смущение губернатор велел дать залп из 46 ружей. 30 человек были повержены на землю». Больше крестьяне не упорствовали, «убедившись, — как сказано в том же документе, — в пользу мер правительства к разведению сего овоща». Сравним с этим сказанное в бородавкинском сочинении: «...Может случиться и так, что толпа, как бы окоченев в своей грубости и закоренелости, коснеет в ожесточении. Тогда надлежит палить». Брудастый Дементий Варламович (Органчик) — глуповский градоначальник. При первом же появлении «пересек уйму ямщиков» и ошеломил представлявшихся ему чиновников возгласом: «Не потерплю!» Ограничиваясь и в дальнейшем повторением этой единственной фразы, он поверг всех в ужас. Загадочность поведения Б. нашла неожиданное объяснение: у него в голове был органчик, способный исполнять «нетрудные музыкальные пьесы» — «Раззорю!» и «Не потерплю!». Отвечая на упреки в «преувеличении», Щедрин писал: «Ведь не в том дело, что у Брудастого в голове оказался органчик, наигрывавший романсы: «Не потерплю!» и «Раззорю!», а в том, что есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумя романсами. Есть такие люди или нет?» Глуповцы — обитатели города, образ которого впервые появился в начале 1860-х гг. в очерках писателя «Глупов и глуповцы» и «Глуповское распутство», запрещенных цензурой. Глуповцы, как пояснил Щедрин в полемике с критиками книги, — это «народ исторический», то есть реальный, не идеализированный, «люди, как и все другие, с тою только оговоркою, что природные их свойства обросли массой наносных атомов... Поэтому о действительных «свойствах» и речи нет, а есть... только о наносных атомах». Эти «атомы» — пассивность, невежество, «начальстволюбие», забитость, легковерие, способность к вспышкам слепой ярости и жестокости — изображены сатириком в крайне гиперболизированном виде. Глуповец — «человек, которому с изумительным постоянством долбят голову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме ошеломления». Проявление же иных «свойств» имеет для их обладателей самые трагические последствия. Судьбы Ионки Козыря, автора книги «Письма к другу о водворении на земле добродетели», дворянского сына Ивашки Фарафонтьева, который был посажен на цепь и «умре» за «хульные слова», что «всем-де людям в еде равная потреба... и кто-де ест много, пускай делится с тем, кто ест мало», учителя Линкина и других «вольнодумцев» составляют глуповский «либеральный мартиролог». И только правление Угрюм-Бурчеева привело к тому, что и «рядовые» глуповцы при всей своей забитости ощутили, что «далее дышать в этом воздухе невозможно». Грустилов Эраст Андреевич — глуповский градоначальник, статский советник. «Друг Карамзина» (носит имя одного из главных героев его «Бедной Лизы»). «Нежность и чувствительность сердца» не мешала ему «довольно непринужденно распоряжаться казенною собственностью» во время службы провиантмейстером. При этом, взирая на солдат, евших черствый хлеб, Г. проливал обильные слезы. Не стеснялся он и удовлетворять свое сластолюбие. В описании того, как им затем овладевает покаянное настроение, во многом фальшивое и деланное, есть определенное сходство с биографией Александра I, который в конце жизни впал в мистицизм и потакал крайним мракобесам. Таковы возведение юродивых Парамоши и Яши в ранг философов и расправа с учителем Линкиным, у которого нашли книгу самого невиннейшего содержания. Подобные черты были присущи и царствованию Николая I, когда после европейских революций 1848 г. в Московском университете был отменен курс философии, а логику и психологию читал профессор богословия. Двоекуров Семен Константиныч — статский советник, присланный в Глупов градоначальником после истории с Органчиком и вызванной этим смуты. По иронической аттестации автора, «выказывал себя продолжателем того преобразовательного дела, которым ознаменовалось начало восемнадцатого столетия в России». Главным из его «преобразований» было введение в употребление горчицы и лаврового листа; при этом он «розог не жалел». Ходатайствовал об учреждении в Глупове академии — не столько для распространения наук, сколько для их «рассмотрения». Послужил вдохновляющим примером для Бородавкина. Дунька-Толстопятая и Матренка-Ноздря — самозванки-гра- доначальницы из простонародья, участницы «глуповского меж- доусобия». Заявляли, что не раз бывали у прежних градоначальников «для лакомства». «Бесчинствовали несказанно»: «сшибали проходящим головы... ели младенцев» и т. п. Обезумев от ужаса, глуповцы сначала перебили массу народа, а потом утопили Матренку и осадили Дуньку, которая отчаянно оборонялась, но была заедена клопами. Дю-Шарио Ангел Дорофеевич— «виконт... французский выходец». Отъевшись на должности градоначальника после бродячей эмигрантской жизни, «начал болтать и уже не переставал». Убеждений не имел и готов был разделить любое ради «лишнего четвертака». Начав как-то объяснять глуповцам права человека, «кончил тем, что объяснил права Бурбонов». Но в администрацию не вмешивался, что «обещало продлить благополучие глуповцев без конца». Оказался девицею и был выслан за границу. Клемантинка де Бурбон — самозванка. Склонила солдат местной инвалидной команды на свою сторону, поскольку ее отец был где-то градоначальником. После победы над своей предшественницей Палеологовой впала в беспробудное пьянство, была взята в плен новой претенденткой Лядоховской и содержалась в клетке на городской площади на потеху прохожим. Лядоховская Анеля Алоизиевна (Нелька) — самозванка, ос- новывавшая свои претензии на том, что «тоже была как-то однажды призываема к градоначальнику». Свергла «девку Амальку» (Штокфиш) и посадила ее в клетку, где уже содержалась Клемантинка де Бурбон («...к утру на другой день в клетке ничего, кроме смрадных их костей, уже не было!» — повествует глуповский летописец). При появлении новых самозванок, Дуньки-Толстопятой и Матренки-Ноздри, «под шумок» убралась восвояси. Микаладзе Ксаверий Георгиевич — князь, «черкашенин, потомок сладострастной княгини Тамары», «обольстительной наружности» и столь охочий «до женского пола, что увеличил глуповское народонаселение почти вдвое» и «умер от истощения сил». При этом он был из тех немногих градоначальников, при которых глуповцам удалось слегка перевести дух. Застав их в состоянии полного одичания («перестали стыдиться, обросли шерстью и сосали лапы»), «изумленный» М. счел за благо «I) просвещение и сопряженные с оным экзекуции прекратить и 2) законов не издавать». Благодаря этому жители вскоре приняли человеческий облик. М. не только сам отли- чался учтивостью, но и полицейские при нем «настолько усо- вершенствовали свои манеры, что не всякого прохожего хватали за воротник». Разительный контраст между этой более чем скромной деятельностью и очевидными успехами «на том мирном пути, по которому чуть-чуть было не пошла глуповская цивилизация» при нем, Беневоленском и Прыще, иллюстрирует излюбленную мысль Щедрина о благотворности исчезновения или хотя бы ослабления административного вмешательства в народную жизнь. Палеологова Ираида Лукинична — первая из самозванок, объявившихся после смятения, вызванного историей с Брудастым- Органчиком. Свои претензии основывала на своей «исторической» фамилии и на том, что ее покойный муж, винный пристав, однажды где- то временно исполнял обязанности градоначальника. Во главе трех солдат инвалидной команды захватила казну и объявила себя градоначальницей. Осажденная следующей претенденткой, Клемантинкой де Бурбон, взорвала себя вместе с казной. В «Сказании о шести градоначальницах» много деталей, сходных с событиями Смутного времени и дворцовыми переворотами в России XVIII в. Прыщ Иван Пантелеич — подполковник. По его собственным словам, «в сражениях не бывал-с, но в парадах закален даже сверх пропорции». Состояния «изрядного» (« Команд овал-с; стало быть, не растратил, а умножил-с»), прибыл в Глупов с «планом кампании»: «отдохнуть-с!» От всякого вмешательства в обывательские дела отказался, чем привел город к неслыханному по глуповским меркам изобилию: «хлеба уродилось столько, что, кроме продажи, осталось даже на собственное употребление». Однако непривычных к благоденствию жителей настораживали некоторые странности в поведении градоначальника («...каждую ночь уходит спать на ледник» и т. п.). В конце концов обнаружилось, что у П. фаршированная голова. Угрюм-Бурчеев — в прошлом «прохвост.» (просторечное искажение слова «профос» — полковой палач, позднее — «парашечник», уборщик нечистот), назначенный глуповским градоначальником за преданность: в доказательство своей любви к начальнику отрубил себе палец. В значительной мере прототипом его служил фаворит Павла I, а затем и Александра I А. А. Аракчеев. Выполняя желание Александра создать военные поселения, он, как сказано в статье энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, «повел дело круто, с беспощадною последовательностью, не стесняясь ропотом народа... Кроме угождения воле монаршей и исполнения требований службы, он ничем не стеснялся». Воспользовавшись деталями внешности Аракчеева и частично Николая I, сатирик создал гротескный образ «мрачного идиота», столь же гиперболизированный, как и упоминаемый портрет У. на фоне пустыни, «посреди которой стоит острог; сверху, вместо неба, нависла серая солдатская шинель...». Герой имеет обыкновение спать на голой земле, есть сырое лошадиное мясо, часами маршировать в одиночку, подавая самому себе команды, и т. п. В его фигуре и поступках доведены до крайности «виртуозность прямолинейности», страсть к «нивелляторству» (уравнительности), готовность «взять в руки топор и, помахивая этим орудием творчества направо и налево, неуклонно идти, куда глаза глядят», — черты, существующие в самых разных идеологических обличьях отчетливо тоталитаристского свойства — как современных писателю, так и более поздних. Некоторые картины разрушения старого Глупова при У. ради возведения нового города, при всей своей фантастичности, кажутся пророческим предупреждением: «От зари до зари люди неутомимо преследовали задачу разрушения собственных жилищ, а на ночь укрывались в устроенных на выгоне бараках... Казалось, что рабочие силы Глупова сделались неистощимыми и что чем более заявляла себя бесстыжесть притязаний, тем растяжимее становилась сумма орудий, подлежащих ее эксплуатации». Однако эта «бесстыжесть притязаний» дает осечку при попытке «мрачного идиота» «унять» реку, озадачившую и оскорбившую его своим вольным течением. По его приказу ее запрудили, породив у него мечты о «своем собственном море» и выгодах, которые оно принесет (неожиданно напоминающие фантазии Порфирия Головлева). Однако река вскоре смыла преграду, и это становится символом конечного поражения всякого произвола над жизнью. Набирает силу и возмущение действиями градоначальника, таящееся в человеческих душах. История У., а с ней и вся книга, завершается грозной картиной «не то ливня, не то смерча», гневно налетевшего на Глупов: «раздался треск, и бывший прохвост моментально исчез, словно растаял в воздухе». Остается загадкой, аллегорическая ли это картина сокрушительного народного бунта или катастрофа, ниспосланная самой природой, которой У. бросил безрассудный вызов, посягнув на «извечное, нерукотворное». Обращает на себя внимание то, что на звучавшую с напыщенной торжественностью фразу о начале схватки У. с рекой: «Борьба с природой восприяла начало» — откликается чеканный финал главы, звучащий как апокалипсический итог градоначальнических деяний: «История прекратила течение свое». Фердыщенко Петр Петрович — бригадир, бывший денщик князя Потемкина. Сначала глуповцы при его правлении «свет узрили», поскольку Ф. по своей простоте целых шесть лет «ни во что не вмешивался». Однако потом «сделался деятелен» и вошел во вкус, беззастенчиво утоляя свои алчность и любострастие. С недовольством же глуповпев, вызванным голодом и пожарами, «справлялся», выпрашивая у начальства вместо хлеба воинскую команду. Его путешествия из конца в конец по городскому выгону в сумасбродной надежде, что от этого «утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения», — это злая пародия на торжественные поездки по стране царя и других «высоких особ» (начиная со знаменитого путешествия Екатерины II в Крым, когда на ее пути возводились декоративные деревни, по- лучившие прозвище потемкинских). |
