|
Краткое Содержание |
| Пушкин Александр Сергеевич (1799—1937) ДУБРОВСКИЙ (Роман. 1832—1833; опубл. 1841) Дубровский Владимир Андреевич — главный герой незавершенного романа, «благородный разбойник». У Д., что в художественной системе Пушкина редкость, есть реальные прототипы. В 1832 г. в Козловском уездном суде слушалось дело «О неправильном владении поручиком Иваном Яковлевым сыном Муратовым имением, принадлежащим гвардии подполковнику Семену Петрову сыну Крюкову <...> сельце Новопанском». Писарская копия этого дела (с заменой Муратова на Д., Крюкова на Троекурова) включена в текст второй главы. Видимо, использовано и псковское предание о бунте крестьян помещика Дубровского (1737); и рассказ П. В. Нащокина о судьбе белорусского помещика Островского, оставшегося без земли и подавшегося в грабители; в планах и черновиках герой именуется то Островским, то Зубровским. Роман (а значит, и его герой) в равной мере ориентирован на российскую действительность и на литературную традицию. Пушкин ищет точку пересечения социальной роли «разбойника поневоле» и «романической» роли благородного разбойника. (Он прямо отсылает читателя к поэме А. Мицкевича «Конрад Валленрод» и «массовому» роману X. А. Вульпиуса «Ринальдо Ринальдини, предводитель разбойников» — рус. пер. 1802—1803; рассчитывает на параллель с Карлом Моором Шиллера; но также имеет в виду оппозицию джентльмен-разбойник, восходящую к роману Бульвер-Литтона «Пэлем, или Приключения джентльмена», «разбойничью» тему романов В. Скотта «Роб Рой» и Ш. Нодье «Сбогар»; все это осложнено социальным ана- лизом в духе новейших романов Ж. Санд и О. де Бальзака.) В этой точке и сфокусирован образ Владимира Д. — одновременно и очень условный, и очень реальный. «Предыстория» героя вполне литературна; набор биографических подробностей типичен. С 8 лет Д. воспитывается в петербургском кадетском корпусе; как молодой офицер из бедной семьи, он кутит, играет в карты, влезает в долги — и мечтает о богатой невесте. Получив известие о болезни отца, Андрея Гавриловича, а главное — о беззаконном отнятии единственного имения Кистеневки в пользу богатого соседа-самодура Кирилы Троекурова, Д. отправляется домой. Проезжая мимо имения Троекурова, он с нежностью вспоминает о детской дружбе с дочерью «злодея», Марьей Кириловной; дома застает отца при смерти. Ситуации, в которых отныне предстоит действовать Д., также романически традиционны. Сначала, даже не выйдя на порог (что важно; это впоследствии позволит ему остаться неузнанным), Д. разрывает отношения с Троекуровым, приехавшим мириться. Затем, после похорон, приказывает поджечь дом, по суду отошедший врагу, — и вместе с крестьянами подается в родную кистеневскую рощу, чтобы грабить неправедных помещиков. (Само название имения Д., намекающее на разбойничий кистень, как бы заранее предполагает такой поворот событий.) Отныне он словно перестает быть реальным человеком, мелкопоместным дворянином и превращается в персонажа легенды о Роб Рое. Он полностью обособляется от своего настоящего лица. Поэтому помещицу Анну Савишну Глобову, которая рассказывает гостям Троекурова о Д., явившемся к ней под видом генерала и разоблачившем вора-приказчика, ничуть не смущает, что ее гость был черноволос, как герой Отечественной войны генерал Кульнев, и на вид имел 35 лет, тогда как «настоящий» Д. светловолос и юн — ему 23 года. (О чем тут же сообщает исправник, зачитывающий приметы Д., в которых почти полностью повторены приметы Лжедимитрия из драмы «Борис Годунов».) К этому моменту читатель уже должен догадаться, что Д. сидит среди гостей, — ибо он пробрался в дом Троекурова под видом учителя- француза Дефоржа, выписанного для маленького Саши, сводного брата Марьи Кириловны. (Подробнее о «сцене с медведем», в которой «Дефорж», только что прибывший в дом Троекурова, проявляет героическое хладнокровие в сцене травли медведем и «влюбляет» в себя Машу.) Естественно, использованы все сюжетные возможности такого положения. В комнате «Дефоржа» ночует помещик Спицын, чье лжесвидетельство как раз и позволило Троекурову обобрать Дубровских; мнимый учитель не может удержаться от мести — и грабит Спицына, из- за чего спустя несколько дней вынужден бежать. Конечно же перед исчезновением «Дефорж»-Д. объясняется с Марьей Кириловной — и тут читатель узнает подробность, которая полностью переворачивает ситуацию, наполняет узнаваемые «ходы» авантюрного романа новым смыслом. Читатель должен был предполагать, что разбойник Д. пробрался в дом Троекурова, чтобы убить виновника всех своих несчастий — и лишь внезапная любовь к Маше остановила его. Но нет; оказывается, он купил документы у «настоящего» Дефоржа (между прочим, за 10 000 ассигнациями) только ради того, чтобы оказаться рядом с Марьей Кириловной; ради нее он давно простил своего погуби- теля; его мечта о семейственном счастье (которая пробуждается в сердце героя при чтении писем покойной матери к только что похороненному отцу) куда сильнее, чем жажда мести. Благородный разбойник превращается в несчастного любовника; несчастного при любом исходе событий — брак с лесным атаманом не сулит возлюбленной ничего, кроме тревоги, испытаний и — в каком-то смысле — позора. Его счастье равносильно ее несчастью, и наоборот, а счастья друг без друга они не мыслят. Потому-то, когда Марья Кириловна, сосватанная за старого утонченно-сластолюбивого князя Верейского просит ее похитить, Д. — чья мечта исполняется! — закрывает глаза руками и, кажется, задыхается от невидимых слез ужаса. И при этом — в его сердце все равно «нет места ненависти»; по само- ощущению он не атаман, не народный мститель, он — дворянин, он — человек. Зато социальная жизнь, обрекающая его, — бесчеловечна. В том-то и состоит истинная трагедия Д., в том-то и заключена истинная вина Троекурова, что честный русский дворянин, романически привязанный к отцу, к дому, к мысли о семье, поставлен в положение, из которого вообще нет выхода. (Кистеневская роща — это уход, а не выход.) Беспросветная нищета равнозначна социальному самоубийству; подчинение троекуровскому самодурству равнозначно потере дворянского (оно же человеческое) достоинства; бунт, во-первых, лишает надежды на счастье, во-вторых, не может быть до конца благородным. Первый же приказ Д.атамана — поджечь дом, но открыть переднюю, чтобы успели спастись приказные чиновники, — не выполнен; Архип- кузнец втайне от барина запирает их, «окаянных». Не по личной, душевной злобе (он тут же лезет, рискуя собой, спасать из огня кошку); просто в нем просыпается страшный инстинкт бунтовщика, над которым уже не властна воля атамана. Но если бы не атаман — не было бы и бунта, пробуждающего этот ужасный инстинкт. Недаром в финальной сцене, когда Маша уже безнадежно потеряна для Д. (разбойники опоздали, она обвенчана с Верейским и будет ему верна), а первая атака правительственных войск отбита, раненый Д. распускает своих кистеневцев. И хотя на прощание он говорит им: «вы все мошенники и, вероятно, не захотите оставить ваше ремесло», — тем не менее после его ухода из банды грабежи прекращаются, дороги становятся свободными для проезда. Что же до самого атамана, то первоначально Пушкин собирался отправить его в Петербург, где Д. ждало разоблачение. Без вины виноватый; благородный разбойник, способствующий жестокому бунту; жертва насилия, становящаяся его орудием; дворянин, покинувший общество ради сохранения внутренней свободы и ставший заложником собственной социальной роли. Социальная мысль Пушкина — автора «Дубровского» пессимистична; последняя фраза в рукописи романа читается так: «Дубровский скрылся за границу». Отъезд героя за границу — не только знак его личного поражения, но и знак поражения всей России. Д., как трагическое следствие, вытеснен за ее пределы; причины полностью сохранены. Проекция образа Д. на другую сословно-культурную почву очевидна в образе разбойника Пугачева в «Капитанской дочке». Н. В. Гоголь (очевидно, знакомый с сюжетом неопубликованного романа) при создании «Мертвых душ» полупародийно повторил черты Д. в «Повести о капитане Копейкине», безногом офицере-дворянине, герое Отечественной войны (ср. сравнение Д. с Кульневым в рассказе Глобовой), от безнадежности положения подавшемся в разбойничью шайку. Образ благородного разбойника-джентльмена Пушкин попробует развить в незавершенном романе 1834—1835 гг. «Русский Пелам» (Пелымов, Ф. Орлов). Маша, Марья Кириловна Троекурова — нежная дочь грозного провинциального самодура; семнадцатилетняя красавица, в которую влюблен двадцатитрехлетний Владимир Дубровский, наследник помещика, разоренного ее отцом. Возраст; белое платье уездной барышни; воспитательница-француженка (мамзель Мими, прижившая от Кирилы Петровича Троекурова Сашу, сводного брата М.); огромная библиотека, составленная в основном из французских писателей XVIII в. и находящаяся в полном распоряжении пылкой читательницы романов, — все эти составляющие образа М., в разных сочетаниях, присущи раз- ным героиням Пушкина. На устойчивом фоне заметнее индивидуальные черты: скрытность, внутреннее одиночество, твердость. Характер воспитан обстоятельствами: отец то ублажает любимую дочь, то пугает неукротимостью гнева; соседи страшатся Троекурова — искренность исключена; увеселения Кирилы Петровича не допускают женского общества; сводный брат слишком мал; мать умерла. Без матери (и, по существу, без отца, который им не занимается) растет и Владимир Дубровский, сын единственного из троекуровских соседей, кому — несмотря на бедность — «дозволено» не бояться Кирилы Петровича. Это сближает детей; но дружба их продолжается недолго: в возрасте 8 лет Владимира отправляют учиться в Петербург, а когда он возвращается, между ним и М. уже лежит непреодолимая социальная пропасть. Семейства в смертельной ссоре; Троекуров неправедно отсудил у Дубровских единственное их имение; Дубровский- старший умер, а сын не пустил на порог Кирилу Петровича, явившегося с запоздалым предложением мира. Точно так же в большинстве своем узнаваемы, традиционны сюжетные положения, в которые автор ставит М. Война отцов (как то было и в повести «Барышня-крестьянка») уподоблена войне Алой и Белой розы — недаром покойная мать Дубровского изображена на портрете именно с алой розой, а М., в свою очередь, показана вышивающей розу на пяльцах. Разоренный Дубровский, сделавшийся разбойником, является в дом под видом Дефоржа, француза-учителя маленького Саши; естественно, что воспитанная в аристократическом духе М. его не замечает — как не замечала бы мастерового или слугу; и столь же естественно, что хладнокровие, с каким Дубровский-«Дефорж» убивает разъяренного медведя (одна из забав Троекурова), поражает ее романическое воображение. Следующий за этим сюжетный ход многократно использован писателями и драматургами: уроки музыки, которые влюбленный герой дает героине, чтобы найти путь к ее сердцу. В конце концов, подобно Марье Гавриловне из повести «Метель», М., не ведающая, кто скрывается под маской Дефоржа, идет на первое свидание, готовя сценарий эффектного отказа. И, подобно ей же, поражена неожиданностью развязки. Владимир открывается перед ней, объясняется в любви, объявляет о невозможности брака и о том, что должен бежать из дома Троекурова, ибо обман вот-вот будет обнаружен. Приходит время другой литературной параллели; как героиня поэмы Мицкевича «Конрад Валленрод», М. становится возлюбленной благородного разбойника. Привычен и прием с кольцом, которое дарит героине герой, чтобы та в случае опасности опустила это кольцо в дупло дуба. Это будет означать, что М., несмотря ни на что, просит Дубровского увезти ее из дома. И точно так же, как литературно-узнаваемые черты резко оттеняют индивидуальность характера М., так типовой набор сюжетных положений любовно-авантюрного романа шаг за шагом ведет ее к финальной трагедии самоотвержения. Сосватанная за пятидесятилетнего аристократа Верейского, М. в отчаянии подает знак Дубровскому; жених-разбойник опаздывает и останавливает свадебный кортеж лишь на возвратном пути из церкви; обвенчанная М. отказывается нарушить клятву пожизненной верности, данную Верейскому. В этом итоговом выборе она уподобляется Татьяне Лариной. Но в том и дело, что поступок Татьяны подчеркнуто- нелитературен; а значит, параллель с нею выводит и образ М. Троекуровой за рамки сугубо литературной традиции, перенося его в область традиции общенациональной. Нельзя сказать, что из двух несчастий — стать беглой спутницей любимого разбойника или покорной супругой ненавистного старика-сластолюбца — она выбирает меньшее. Она выбирает не меньшее и не большее, а то, которое не требует измены. И, значит, отказывает Дубровскому как русская женщина, а не как героиня европейского романа; это более чем важно для Пушкина. Троекуров Кирила Петрович — родовитый дворянин, богатый владелец с. Покровского, генерал-аншеф в отставке, самодур, гроза всех окрестных помещиков; отец Маши, возлюбленной Дубровского. Прототип Т. — помещик Козловского уезда гвардии подполковник Семен Крюков, в 1832 г. неправедно отсудивший имение у подпоручика Ивана Муратова. Ссора Т. с его бывшим другом, отцом главного героя, приведшая к разорению Дубровских, помешательству, а затем и смерти старого помещика, служит завязкой трагического сюжета о дворянине, который вынужден стать разбойником и при этом без памяти влюблен в дочь своего главного обидчика. В отличие от образа Дубровского (и отчасти Маши) образ Т. не мог быть скомпонован из готовых литературных «блоков», хотя история с судебной тяжбой повторяет сюжетные положения «Ламмермурской невесты» (роман В. Скотта): тяжбу между старым Рэвенсвудом и Эштоном. Самый тип русского барина-самодура, причем современного, а не взятого напрокат у допетровской истории, не был детально разработан отечественной словесностью. Исключения вроде князя в романе В. Нарежного «Российский Жилблас» не в счет; богатый опыт русской коме- диографии конца XVIII в. по сценическому изображению типа невежественного помещика прямому переносу на литературную почву не подлежал. Образы Праволова (помещика, отнимающего имение у «бедной и безгласной» вдовы Свенельдовой) и «великолепного разбойника Буянова» из нравоописательного «помещичьего» романа Д. Н. Бегичева «Семейство Холмских...» (1832) лишь намечали черты нового литературного типа. Новизна героя предполагала большую подробность и колоритность изображения; социальный портрет барина Т. отчасти затмил собою образ «благородного разбойника» Дубровского. Т. именно самодур; то есть человек избалованный и распущенный до безобразия, опьяненный сознанием своей силы. Богатство, род, связи — вот формула его жизнеощущения. Обжорство, пьянство, сластолюбие (по двору бегает множество крестьянских ребятишек, как две капли воды похожих на Т.; во флигеле, как в гареме, заперты шестнадцать горничных — трагическая проекция замка «двенадцати дев» из поэмы «Руслан и Людмила») — вот его времяпрепровождение. Унижение слабых, «благородные увеселения русского барина» вроде травли зазевавшегося гостя медведем — вот его удовольствие. «Совершенная повариха» — вот единственное его чтение. (Притом что в доме — обширная библиотека, ключи о которой отданы дочери Маше.) При этом Т. — не прирожденный злодей; уважает чужую ре- шительность — именно поэтому он до поры до времени искренне дружил с бедным соседом, владельцем 70 душ Андреем Гавриловичем Дубровским. (В первоначальном варианте тема «богатства» Т. и «безродности» Дубровского-старшего, его бывшего сослуживца, была осложнена политическим мотивом: после екатерининского переворота 1762 г., расколовшего дворянство, один продолжил службу, другой вышел в отставку.) А если в конце концов, после ссоры на псарне, решил «наказать» старика Дубровского и с помощью взяток отсудить у него единственное имение Кистеневку; если довел прежнего товарища сначала до умопомешательства, а затем и до смерти, — то не из корыстолюбия, а единственно по самодурству, из желания удовлетворить прихоть мести. Недаром после «победного» приговора суда совесть в Т. ропщет; он гневно насвистывает гимн «Гром победы раздавайся» (что делает всегда в дурном расположении духа); и в конце концов едет мириться. Другое дело, что поздно — поздно и физически (старик уже при смерти), и метафизически. (Дела переходят в руки Дубровского-младшего, который через слугу передает Т. унизительный приказ убираться восвояси.) Точно так же, когда Владимир, ставший «благородным раз бойником», под видом француза-учителя Дефоржа поселяется в доме Т. — и хладнокровно убивает «увеселительного медведя», Т. не только не жалеет о смерти любимого Миши, но и восхищается «Дефоржем», как некогда восхищался стариком Дубровским. Беда не в Т. лично, а в социальном устройстве российской жизни; оно развивает в необразованном, непросвещенном — хотя и родовитом — дворянине худшие наклонности; слабого делает слабее, а в сильном порождает веру в безграничие его власти: «В том-то и сила, чтобы безо всякого права отнять имение». Даже самое живое и естественное из всех человеческих чувств — любовь к детям, искажается до предела; Т. души не чает в своей Маше, но устраивает судьбу дочери не только вопреки ее воле, но и вопреки ее счастью, исходя из соображений выгод и невыгод родства, приобретаемого через брак. Это тем более страшно, что помещик как бы отражается в подвластных ему крестьянах; «троекуровские» столь же спесивы, сколь он сам. Недаром сквозь весь текст романа проходит метафора своры, псарни: именно троекуровский псарь дерзит Дубровскому-старшему — и как бы сталкивает помещиков лбами; слуга Дубровского-младшего, посланный барином прогнать Т. со двора, переиначивает приказ: «Пошел вон, старый пес», после чего няня Егоровна удовлетворенно замечает: «небось поджал хвост». А ключом к сцене храмового праздника Троекуровых (1 октября) служат слова, которые внезапно обезумевший старик Дубровский произнес сразу после объявления неправедного приговора: «псари водят собак в Вожию церковь». Если — по православной традиции — собака входит в храм, святыня считается оскверненной; вслед за этими словами Дубровский-старший швыряет в заседателя чернильницей (как Мартин Лютер при явлении черта). Все это неизбежно демонизирует социальную жизнь, изображенную Пушкиным; а значит, и сквозь образ Т. тоже начинают просвечивать своим темным светом демонические черты. (Недаром в сцене храмового праздника, от- крывающей 2-й том романа, он изображен молящимся и кланяющимся с гордым смирением.) На демонической подоплеке социальных проблем (и решающих их персонажей) Пушкин сосредоточится в следующем прозаическом опыте, повести «Пиковая дама» (1833). Пока же он ограничивается полунамеком на «ирреальную» подоплеку событий и занят поиском реального выхода из реальных противоречий; ищет — и не находит. До царя, которыый, особенно после Отечественной войны 1812 г., должен быть хранителем россий спой справедливости, далеко; умы дворян не просвещены; «дво- рянско-крестьянский» бунт не только не может быть последовательно- благородным, но и не способен разрушить сословные перегородки; больше того, до ухода в честные разбойники Дубровский имеет отдаленный шанс жениться на Маше (ибо Т., по крайней мере на словах, некогда допускал такую возможность) — бунт лишает его и этой надежды. Остается лишь помнить об истине, которую автор вкладывает в уста попа, направляющегося на поминки по старику Дубровскому: «Суета сует... и Кирилу Петровичу отпоют вечную память... разве похороны будут побогаче... а Богу не все ли равно!» |
